Когда живешь на этой земле больше ста лет, многие воспоминания из прошлого тускнеют, выцветают со временем, как фотографии. Да, когда-то их печатали, причем весьма хитрым способом. Черную пленку вымачивали в специальном проявителе в полной темноте, затем полоскали в воде и снова замачивали в фиксаже, и после всех этих манипуляций получался еще только негатив. В фотографию его превращал фотоувеличитель и еще одно замачивание в проявителе, еще раз в фиксаторе и в конце концов сушка. Теперь же, спустя век, достаточно нажать одну кнопку на телефоне, чтобы получить фото такого качества, которое никогда не испортится в цифровой памяти.
Я помню, как отец собрал всю семью, чтобы сделать памятную семейную фотографию. Прогрессивный Чикаго, начало XX века, я был полон надежд и уверенности в будущем, которое сияло ярче вспышки фотокамеры на невидимом горизонте.
Мне было 17, и как все молодые люди, я находился под очарованием юности. И я сам мог очаровывать и добиваться желаемого без особого труда, но отец всегда учил меня, что красивое лицо это на время, а чистая совесть и упорство - навсегда. Тогда я еще не представлял себе, насколько он ошибался. Все случилось совсем наоборот. Я остался заточен в прекрасное тело, как в вечное изваяние, но моя душа обречена пылать в аду изо дня в день.
Хотя мое детство и юность трудно назвать такими уж счастливыми. На эту пору пришлось тяжелое бремя Первой мировой войны, и я с упоением ждал восемнадцатилетия - перед моим мысленным взглядом мелькали картины военных успехов, которых я мог и желал добиться. Но когда до желанного дня осталось чуть больше девяти месяцев, разгорелась эпидемия испанки.
Мой биологический отец ушел из жизни первым, инфекция оказалась сильнее его. И хотя я уже не был ребенком, а стоял на пороге между юностью и взрослостью, я все еще нуждался в отце, в ком-то, кто был бы моим внутренним голосом, поддерживающим, советующим. Я еще не чувствовал достаточной уверенности в своих силах. Я все еще был недостаточно взрослым. Вскоре испанка забрала у меня и мать. Я оставался последним из Мейсонов в живых, но не избежал участи тысяч несчастных, которых выкосила эпидемия. Я умирал, знал, что умру. И мой доктор, Карлайл Каллен, к которому я почему-то сразу проникся необъяснимым доверием, знал это тоже. И все же он знал куда больше, чем мог знать я. Я действительно умер, но благодаря решению Карлайла, не превратился в бесплотный призрак, а остался в своем теле, которое катастрофически изменилось, и сохранил свой разум, в который внедрился чей-то еще, прежде мне незнакомый. Разум охотника, разум убийцы. Разум чудовища.
Карлайл взял на себя ответственность за мою новую нежизнь, но я не смог долго испытывать его терпение и благодушие. Десять лет после обращения в вампира я привыкал к новым возможностям тела, а вместе с тем - с новыми ограничениями и проблемами. Когда я был человеком, мне и в кошмарном сне не представлялось, что возможно испытывать такую агонию, оставаясь при этом в сознании. В конечном счете я сорвался, буквально слетел с катушек. Но милосердие, которое взращивал в моей новой сущности Карлайл, а позднее усиленное стараниями Эсми, чьи способности к милосердию казались неисчерпаемыми, чудовище внутри меня не смогло попрать окончательно.
Я начал убивать людей, считая себя при этом миротворцем. Супергероем, который творит благо и остается в тени. Моими жертвами становились худшие из худших, я избрал для себя роль убийцы убийц и насильников, верша правосудие, не считаясь с официальным законом. Я мнил себя в праве решать, кто достоин жизни, а кому и умереть - большая честь. Таким образом несколько лет я утолял жажду чудовища, живущего в моем теле и разуме, в то же время поддерживая компромисс с совестью.
Как у настоящего супергероя у меня была - и есть - суперспособность. Или суперпроклятие, как посмотреть. Мысли других людей для меня так же ясны, как их слова. Они не произносят ни слова, но я слышу и вижу каждую их мысль, каждое шевеление извилин их мозга. Первое время это казалось еще более ужасным, чем жажда человеческой крови - быть в курсе всего, что думают окружающие меня люди - знакомые и незнакомцы, мужчины и женщины, клерки и бизнесмены. В своих мыслях они мало отличались друг от друга, хотя внешне стремились к индивидуальности и всячески тешили свою иллюзорную исключительность. Узнав людей настолько близко и подробно, как не было доступно больше никому другому, я вскоре стал высокомерным и презрительным. Люди начали казаться мне примитивными, низшими существами, голова которых большую часть времени занята пережевыванием плоских и пошлых мыслей. В то же время надменность по отношению к человеческому виду не делала меня автоматически лучше их. Пожалуй, монстра внутри меня я ненавидел так, как не презирал ни одного из людей.
Осознание ужаса и безобразия своих поступков, которые прежде казались мне благодеяниями, пронзило меня с силой и жаром молнии. В какой-то момент сквозь кровавый туман в сознание протиснулся образ Карлайла и Эсми, которые были такими же, как и я, вампирами, но сумели сохранить сострадание и человечность, а возможно даже приумножить их. Новая сущность не помешала им сделать правильный выбор. И я вернулся к приемным родителям, раскаявшись подобно блудному сыну.
Вернувшись на праведный путь, я почувствовал облегчение. Долгие годы моя жизнь складывалась довольно неплохо, насколько это можно назвать жизнью. Наша семья пополнилась назваными братьями и сестрами. Последовательно к нам присоединились Розали, Эммет, Элис и Джаспер. Мы образовали сплоченный клан, который мне больше нравится называть - и искренне считать - семьей. Лишившись биологической семьи в семнадцать лет, спустя десятилетия я обрел новую семью, которая стала центром и смыслом моего существования в теле вампира. Между тем, глубинное чувство одиночества с годами лишь укреплялось на фоне безоблачной романтики сводных родственников. Карлайл был счастлив с Эсми, Розали - с Эмметом, Элис - с Джаспером. Шли годы, а я так и оставался один - ни одна живая - или не совсем - душа не встречала отклик в моей душе, или что там от нее осталось. Я почти смирился с судьбой одиночки среди влюбленных парочек, когда однажды в средней школе города Форкс появилась новенькая ученица. Изабелла Свон.
Она с первого дня пребывания в школе стала для меня адским наваждением, стоило предательскому ветру донести до моего обоняния ее человеческий запах. За всю свою вампирскую жизнь я никогда не чувствовал запаха, подобного ее. То, что происходило со мной, когда я вершил возмездие и уничтожал подонков разного сорта, не шло ни в какое сравнение с теми муками, коими я терзался при взгляде на нее. Мне приходилось буквально не дышать рядом с ней, чтобы не свихнуться окончательно. Она сводила меня с ума. Сначала своим непреодолимо притягательным запахом, потом - по мере того как я получше узнавал ее - недосягаемостью для меня своих мыслей, особенностями своего характера и мировоззрения. Я был свидетелем бесчисленных мыслей бесчисленного количества разных людей, но никто не влиял на меня так, как она. Я как будто заболел Изабеллой Свон, стал сам не свой, стоило продержаться рядом с ней всего один урок биологии.
Она стала центром притяжения моей вселенной, и мне стало жизненно необходимо разгадать ее тайны, выудить все ее секреты. Я стал долбанным сталкером, опустился до подглядывания за ней по ночам, ежесекундно борясь с самым диким искушением, которое неистово сверлило разум и будоражило тело. Я стал одним из тех мерзавцев, которых бескомпромиссно презирал. Нет, я был хуже их. Мои чувства к Белле воплотились в хищное влечение, плотоядную одержимость, которая была мне отвратительна до зубного скрежета. И в то же время чем сильнее я сопротивлялся этой зависимости, тем сильнее сжимались вокруг горла ее тиски. Чем старательнее я избегал ее, тем невыносимее становилась разлука - и меня все больше и больше влекло к ней. Сквозь мутную воду этого чувства я пытался разглядеть хоть какие-то признаки чистого человеческого чувства, которое с древних времен называют любовью.
Я не относил себя к категории аморальных ублюдков, напротив - нравственные принципы мне методично прививали биологические и приемные родители, и я принимал их безоговорочно. Я знал, что пренебрегаю этими правилами, но в моем ледяном сердце таилось нечто куда более сильное и властное надо мной, чем любые правила. Только один закон я всеми силами пытался удержать в центре внимания - безопасность Беллы. Я не смел причинить ей хоть малейший вред и ревностно - иногда чересчур - защищал ее от любого вреда в принципе, от чего или кого он бы ни исходил. Но на заднем плане сознания мельтешила мысль, что я был и остаюсь главной опасностью для нее. Белла летела ко мне как мотылек на огонь, и я делал все возможное, чтобы этот огонь не сжигал, а лишь согревал ее. Со временем чудовище из моего нутра успокоилось, но это не сделало мои чувства к девушке менее интенсивными. Наоборот, я как будто прозрел после слепоты, научившись смотреть на Беллу глазами человеческой любви, а не вампирского вожделения.
Однажды я прочитал в мыслях Элис два варианта будущего. В первом я не сумел обуздать своего внутреннего монстра, и моя мания закончилась трагически - смертью Беллы от зубов вампира. Во втором - и я долгое время не мог решить, какой же из них хуже - Белла стала одной из нас. Теперь, когда будущее стало настоящим, и мы связаны друг с другом узами вечности, я не могу представить, чтобы наша жизнь сложилась как-нибудь иначе. Едва ли я заслужил такое счастье, но пройдя через чистилище и сам ад, я никому и ничему не позволю отнять у меня и моей семьи возможность прикоснуться к раю.